Девять дней «загробной» жизни Бабченко

Девять дней как воскрес Бабченко. Те сутки, что он был покойным, все казалось мерзко, но понятно. Каждому, разумеется, понятным казалось свое. Девять дней спустя по воскресении непонятным стало уже практически всё.

Девять дней как воскрес Бабченко. Те сутки, что он был покойным – все казалось мерзко, но понятно.

Каждому, разумеется, понятным казалось свое. Одним – что это очередное преступление российского режима, другим – провокация украинских спецслужб, кто-то в отчаянии пытался то ли уверить самого себя, то ли окружающих, что могут быть и сугубо бытовые мотивы – редко доводилось слышать о найме профессиональных убийц из такого рода соображения, но и это бывает, хотя чаще в голливудском кино, чем в жизни.

Но в целом всем было «всё понятно». Девять дней спустя по воскресении непонятным стало уже практически все. Окончательно смятение в умы внесла публикация «расстрельного списка» от «частного фонда Путина». Этот документ вызывал ровно один вопрос – кто все эти люди?

«Убийство» Бабченко, в котором первоначально обвиняли Россию, «режим» и т.д. – порождало изначально сомнение с точки зрения целесообразности, но последняя легко отметалась презумпцией «чистого зла».

Действительно, если научиться видеть «нынешний российский режим» как некое «зло само по себе», то совершение последнего не требует рациональных мотивов – «чистое зло» творит зло само по себе, даже себе во вред, оно свободно от прагматики как чистое искусство (что, кстати, позволяло бы в этой оптике рассматривать современную Россию как законченный эстетический объект и одновременно «художника», повинующегося «творческой логике» – а дальше легко продолжить в духе «романтической эстетики» и ее изводов, о самосжигающем себя «творце» и прочих фиоритурах духа).

Но все-таки подобная трактовка – уж слишком радикальна для многих, ведь это равносильно тому, чтобы объявить Россию царством тьмы со своим князем, воссевшим на престоле. По счастию, в земной реальности чистое, беспримесное зло не встречается – более того, теологи спорят, возможно ли таковое в принципе – и большинство полагает, что даже сам Ад не лишен толики божественной любви, что уж говорить о местах, более близких к Небу.

А стоит нам исключить столь радикальную трактовку, то вновь со всей силой вставал вопрос прагматики – почему и чего ради?

Еще десять дней назад у основных противоборствующих сторон были два основных, простых и в целом понятных ответа на этот вопрос. Для одних либо «режим» стремился убить одних оппозиционных журналистов, чтобы запугать других – и, косвенно, тем самым запугать всех возможных противников, ведь если он готов уничтожать публичных фигур, рискуя большим скандалом, то человеку менее заметному тем более следует опасаться. Для других – СБУ или кто-либо еще стремились устроить провокации перед чемпионатом мира, дабы сорвать, повредить и т.п.

В этих логиках не было ничего принципиально несообразного – за исключением того, что такие объяснения оказывались универсально применимыми и тем самым ничего не объясняющими. Но для того, кто избрал свой предмет веры в этом нет затруднения – напротив, способность одной простой схемой объяснить все, оказывалось скорее преимуществом.

Казус Бабченко тем примечателен, что сломал все готовые объяснения. Поспешившие обвинить в убийстве Россию, буквально несколько часов спустя обнаружили, что поторопились – и убийства не было.

Впрочем, само по себе это не вынуждало отказываться от исходного объяснения, но последовавшее повествование о «списке 30», который затем успел существенно пополниться (хотя вроде бы «операция» готовилась давно и каким образом число потенциальных жертв успело так серьезно измениться на протяжении недели уже после завершения «операции», понять затруднительно) и все новые и новые попытки прокомментировать случившееся оставили в числе сторонников исходной версии лишь самых убежденных.

Сторонники же «провокации СБУ» в комплекте с исходным объяснением оказывались вынуждены тут же утверждать полную некомпетентность и едва ли не опереточную глупость провокаторов – что, заметим попутно, в этой логике объяснения выглядит весьма неубедительно, ведь если твой враг столь глуп, то это весьма дурно характеризует и тебя самого.

Чуть отойдя от неожиданности, многие наблюдатели заговорили о потере или разрушении доверия, совершенного «делом Бабченко» – предумышленно или по неразумию, устроители этого действа эксплуатировали чувства публики. Но вряд ли всерьез можно говорить о «разрушении доверия» – не потому, чтобы оно сохранялось, а оттого, что уже сотню раз говорили о его разрушении.

Можно спросить о доверии хоть к отечественным, хоть к украинским властям – но можно вспомнить уже из голливудской продукции целую цепочку фильмов, построенных на убеждении, что власти не просто нельзя доверять в чем-то, а что ей невозможно доверять ни в чем: «все не то, чем кажется».

Убийство и последующее воскрешение Бабченко с последующими «разоблачениями» тем и скандально, что продемонстрировало эту невозможность доверять – ведь единственный имеющийся на данный момент внятный итог всего происшедшего заключается в том, что ничего непонятно и, что гораздо важнее, любые последующие объяснения так и останутся частными версиями – не важно, из чьих уст и в какой обстановке они будут произнесены.

Готовность объявить всю эту историю «глупостью», провалом и т.д. – даже если все именно так – выявляет, что государственные структуры, политики, журналисты и проч. действуют за пределами внятной прагматики.

Это не означает, что у случившегося нет своего вполне конкретного и более чем прагматичного смысла – это значит, что таковой не предложен в качестве «объяснения, в которое можно поверить».

Подчеркну, речь не идет о действительном смысле действий, речь об официальной версии – то, на что вроде бы может рассчитывать публика, это уважение к ее здравому смыслу.

Следовательно, наблюдатель обречен доискиваться смыслов неявных, предполагать мотивы и основания, которые укрыты от внешнего взгляда – поскольку только там можно обнаружить некую рациональность. Он выталкивается к различным «теориям заговора», поскольку иной разумной альтернативы ему не предложено.

Государство предполагает рациональный, предсказуемый порядок. Эта внешняя рациональность может полагаться камуфлирующей другую, подлинную – но если нет первой, то тем самым не остается ничего, кроме частного поиска «истинных смыслов», понимания любых слов и действий как скрывающих нечто, совершенно иное.