Ну да, гадость какая-то, неприятно, но мы же должны быть за свободу, разве не так? Нет, конечно, не так. Это не про свободу. Это про разрушение тех основ человеческого общежития, которые только и делают свободу возможной.

Случай с комиком Александром Долгополовым, который уехал из России, опасаясь судебного преследования из-за того, что на сцене непечатной бранью оскорблял Христа и Деву Марию, вызвал новую волну дискуссий об оскорблениях чувств верующих – причем многие либеральные комментаторы смело выступают в защиту юного дарования, которое подвергается гонениям от клерикальных сатрапов.

Сам герой дня жалуется, что закон, запрещающий оскорбление чувств верующих, дискриминирует атеистов.

Согласиться с этим было бы совершенно несправедливо по отношению к подавляющему большинству атеистов, которые ничуть не рвутся наносить своим соседям тяжкие неспровоцированные оскорбления. Не потому, что они благочестивы – вовсе нет, а просто потому, что они не дикари и не хамы, а воспитанные цивилизованные люди. Предпочитают изъясняться без мата, а издеваться над чужой верой им и в голову не приходит.

Это конфликт не между верующими и атеистами, а между большинством обычных людей самых разных убеждений, которые хотели бы жить в мире и взаимном уважении со своими соседями – и небольшим числом антисоциальных элементов, которые неспособны никого уважать и в мире жить не желают.

Когда-то в совсем раннем детстве – а это было в советские годы, когда все кругом были атеистами – меня научили, что оскорблять и унижать других людей ради забавы недопустимо; тем более недопустимо оскорблять чью-то национальность или культуру. Это не является религиозной заповедью; это одно самых базовых правил человеческого общежития, которое люди всех национальностей и мировоззрений усваивают на самых ранних этапах социализации. Люди, которым этого не объяснили в раннем детстве, стали жертвами преступной педагогической халатности. 

Впрочем, возможно, тут было бы несправедливо упрекать родителей или учителей – люди могут встать на путь нравственной и социальной деградации по собственной инициативе, несмотря на полученное воспитание.

Но мы, увы, имеем дело с чем-то большим, чем просто неправильный выбор отдельных людей. Мы имеем дело с идеологической позицией, которая провозглашает такое поведение чем-то правильным, похвальным, ценностью, которую остальные почему-то обязаны признавать.

И здесь хочется заметить, что некоторые идеологии активно продвигают поведение, которое на личном уровне выглядело бы ничем иным, как тяжелой душевной патологией. Бывают индивидуальные патологии – например, человек страдает бредом преследования и верит в существование заговора, составленного, чтобы сжить его со свету. Бывает, когда схожие симптомы демонстрирует целая идеологическая группа – например, целая партия или политическое движение верит в то, что все беды страны (или даже всего мира) вызваны заговором зловредных этнических меньшинств и продавшихся им изменников. В строго клиническом смысле члены таких движений, (например, НДСАП) по большей части, не являются душевнобольными; но они демонстрируют поведение и взгляды, которые характерны для психиатрических патологий.

В их случае происходит что-то вроде психического заражения, когда явно разрушительные представления и формы поведения заимствуются другими людьми, а здравый смысл, который должен был бы подсказать, что эдак мы ни к чему хорошему не придем, систематически подавляется.

Либеральная идеология, которая требует себе права унижать и оскорблять других, вызывает прочные ассоциации не с паранойей, а с другим расстройством – социопатией. Это расстройство характеризуется, согласно справочнику, «бессердечным равнодушием к чувствам других; грубой и стойкой позицией безответственности и пренебрежения социальными правилами и обязанностями».

Было бы поспешно утверждать, что все желающие глумиться над тем, что дорого другим, страдают этим расстройством – но можно с определенностью сказать, что их поведение выдает характерные для него патологические черты.

Вы не можете объяснить социопату, что его поведение нарушает общественные нормы приличия, или разрушительно для общества, или причиняет боль другим людям – не потому, что он не поймет (его интеллект может быть в полном порядке) а потому что он не в состоянии испытывать ни эмпатию по отношению к другим людям, ни вину за нарушение социальных норм. Те психологические механизмы, которые у большинства людей отвечают за формирование привязанностей и обязательств, за восприятие других людей как личностей, подобных нам самим, у социопатов почему-то сломаны – кто-то видит в этом результат генетических дефектов, кто-то – детских травм и дурного воспитания.

Но социопатическое поведение может быть наведенным – человеку внушили (и он поверил) что грубое пренебрежение к нормам приличия и чувствам других людей – добродетель; это, увы, возможно – некоторые партии даже успешно внушали своим адептам, что беспощадность и подозрительность – добродетели.

Пытаясь вести беседы со сторонниками либеральных кощунств, сначала поражаешься тому, что выглядит как крайняя социальная дезадаптация – люди, кажется, не в состоянии отличить намеренные тяжкие оскорбления от чего-то другого – критики, полемики, свободы слова, искусства, открытого выражения своего мнения и т.п. Однако эти люди, видимо, как-то живут в обществе – ходят на работу, воздерживаются от нанесения оскорблений сотрудникам и начальству, то есть, на самом деле, вполне могут отличить оскорбление от выражения несогласия.

Проблема в другом – в принципиальном отсутствии доброй воли. Вы не можете объяснить либералу (как и социопату), что ему не следует так себя вести. Объяснения предполагают добрую волю другого – он не со зла, он просто не понимает. Обычный человек, поняв, что его действия неприличны и оскорбительны, искренне огорчится, прекратит и извинится – на чем конфликт будет исчерпан.  Либерал (как и социопат) отлично знает, что ведет себя оскорбительно и проявляет грубое пренебрежение к людям. Он делает это абсолютно намеренно. Отличие либерала в том, что он еще и провозглашает это в качестве идеологии. 

Здравый смысл и самые базовые правила человеческого общежития при этом объявляются чем-то отсталым, позорным, неуместным в наше просвещенное время, и особенно, клерикальным – хотя, отметим еще раз, ничего специфически клерикального в запрете издеваться над глубочайшими чувствами других людей нет. 

 

Все это провозглашается с таким напором и беспредельной самоуверенностью, что люди часто даже не пытаются возражать. Ну да, гадость какая-то, неприятно, но мы же должны быть за свободу, разве не так? Нет, конечно, не так. Это не про свободу. Это про разрушение тех основ человеческого общежития, которые только и делают свободу возможной. Потому что свобода существует только на определенных нравственных основаниях.

Когда люди готовы уважать друг друга, проявлять миролюбие, благожелательность и деликатность, добровольно поддерживать гражданский мир – тогда нет нужды «сгибать им шею под железное ярмо закона». Чем приличнее люди себя ведут, тем меньше нужды в городовом. И наоборот – чем больше разрушаются навыки общежития, тем больше государственного принуждения нужно, чтобы удержать общество от сползания в хаос.

За время, прошедшее с эпохи бурного социального и нравственного обвала 90-тых, я наблюдал одно важное и отрадное явление – постепенное улучшение нравов. Снижение агрессии, повышение общего уровня приветливости и благожелательности. В 90-е грубость русской жизни, откровенно враждебное и подозрительное отношение людей друг ко другу, крайне низкий уровень взаимного доверия просто резали глаз и немедленно отмечались как иностранцами, так и всеми, кто имел возможность сопоставить положение дел у нас с положением в более спокойных и благополучных странах.

Но к настоящему времени произошли огромные перемены – как свидетельствует статистика, пьянства и смертоубийства стало намного меньше, а как говорит повседневный опыт, уровень доверия и благожелательности заметно вырос. Случайные люди охотно приходят на помощь, водители уступают пешеходам – множество мелочей говорит о том, что атмосфера изменилась.

Она стала несравненно более цивилизованной – в том смысле, в котором мы обычно в разговорной речи говорим о цивилизации, как о среде, в которой люди проявляют взаимное уважение и благожелательность. Восстановление социальной ткани – длительный, сложный и неровный процесс, но он идет.

И он предполагает, что мы противимся тому, что эту ткань разрушает. Мы как-то обуздываем тех, кто проявляет демонстративную недоговороспособность и презрение к людям.

В идеале, при наилучшем состоянии нравов, люди, проявляющие грубое неуважение к ближним, просто сталкиваются с рассеянной санкцией – их никуда не зовут, не приглашают на работу, их карьера обламывается сразу и навсегда, так что государству нет необходимости вмешиваться. Но когда до идеала далеко, противостоять разрушению основных представлений о социально приемлемом должно государство. Это печально – но необходимо.

Не в интересах религии – но в интересах сохранения базовых норм человеческого общежития.